Сегодня мы действительно подняли очень серьезный вопрос определения того, что же мы все-таки подразумеваем под верховенством права и правовым государством. И действительно, если попытки определения верховенства права предпринимаются достаточно давно и активно – и в Американской ассоциации юристов, и в Организации объединенных наций, принимающей посвященные верховенству права декларации – то вопрос о практическом понятии правового государства до нашего проекта ставился очень редко.

Конституционный принцип правового государства, как многие отмечали, не может и не должен рассматриваться как цель, декларация, план на далекое будущее. Не в том смысле, что мы уже достигли некоей максимы, некоего правового идеала, от которого наша правовая система, безусловно, далека. Но в том смысле, что законодатели и правоприменители постоянно должны придерживаться правовых принципов, в российском праве выраженных, главным образом, в Конституции.

Я соглашусь с мнением тех специалистов, которые говорят, что главным словом в Конституции, которое в ней, однако, не упомянуто, является слово «баланс». Баланс прав, баланс интересов. Сложно не согласиться: важнейшим условием правового государства является обеспечение и нахождение такого баланса. И многочисленные чаши этих весов сами по себе подвержены постоянным и неотъемлемым изменениям – что влечет и изменение точки искомого баланса. Собственно, путем учета изменившихся обстоятельств, изменившихся внешних условий может исключаться недоучет реальности, который, как верно указывает Валерий Дмитриевич Зорькин в нашей книге, всегда чреват губительными последствиями.

Использование правовых принципов именно в конкретный момент времени и именно применительно к конкретной ситуации с учетом всего широчайшего спектра внешних условий – и есть, как представляется, основное правило «живой» Конституции. Если я верно понимаю, примерно об этом говорил Валерий Дмитриевич Зорькин, указывая, что право – не кантовская «вещь в себе». Об этом же сегодня упоминал и Евгений Васильевич Семеняко.

Что это может означать в реальной жизни?

1. Прежде всего - что право не должно отставать от реальности. Напротив, право должно опережать ее. Не в том смысле, что еще до появления каких-либо отношений должны «из воздуха» сочиняться правовые нормы о них. А в том, что все новые общественные отношения должны основываться на правовых принципах.

Почему этого не происходит? Почему, например, мы видим экономические кризисы современности, которые обнажают неправовой характер многих экономических отношений? Если отмести версию об умышленном злодействе всех руководителей мира, то, я думаю, остается только один ответ. Правовые доктрины, правовые принципы, которыми все, по идее, должны руководствоваться, находятся на слишком высоком уровне абстракции, чтобы их можно было воспринять в реальной жизни. Эта абстракция может быть понята лишь философами права и – с трудом – юристами, чего недостаточно для претворения ее в жизнь.

Поэтому наша работа по взаимному определению как верховенства права, так и правового государства через их конкретные признаки, доступные для понимания всеми, крайне актуальна. Петр Давидович Баренбойм при моем скромном участии предпринял попытку такого определения правового государства в книге «Международные правовые доктрины: поиск взаимопонимания» [под ред. Е.Г. Тарло, Д.В. Кравченко], сделанной в рамках нашего международного проекта. Развивается это направления и в сборнике, который мы сегодня презентуем.

Вместе с тем, в реальности недостаточно доктрину определить. Выявленные ее признаки еще нужно и довести до публичных органов, организаций, граждан. Трансформировать эти признаки в неотъемлемые ценности. Это представляется не менее серьезным вызовом сегодняшнего дня. Я не стал бы вдаваться в конкретику, но я свидетель того, как многие высокие государственные мужи (в том числе и юристы) с крайним удивлением воспринимают выстраданные Конституционным Судом или Европейским Судом по правам человека устоявшиеся позиции, если подать их, как самостоятельный принцип. Это говорит о том, что ценности правовых доктрин надлежащим образом не доносятся и не разъясняются. Наверное, это задача и адвокатуры, и других институтов гражданского общества. Задача современная и просветительская. Я бы даже сказал, миссионерская. И, мне кажется, что эта задача сродни таким масштабным историческим явлениям, как восприятие миром идей разделения властей и демократии или недопустимости рабства.

2. Во-вторых, следует сказать еще вот о чем.

Как отмечал академик Гусейнов, дальновидный философ и сторонник философии права, наш с вами сторонник, «одна из важнейших функций философии в интеллектуальном пространстве состоит в том, чтобы поддерживать непрерывность мышления как выражения и гарантии человеческого стремления к совершенству»[1]. Аналогичные задачи есть и у юристов и философов права, государственных деятелей. Упомянутый постоянный поиск конституционного баланса на основе правовых принципов по существу означает непрерывную правовую реформу, и об этом тоже в том или ином виде упоминали многие присутствующие здесь ученые.

И путеводной звездой этой непрерывной правовой реформы в идеале является сама Конституция, определяющая правовые принципы нашей жизни и вплетающая непосредственно в право общечеловеческие ценности справедливости и равенства.

Но восприятие конкретным публичным органом, или членом этого органа высоких материй Конституции, как мы уже отметили, довольно затруднительно. Тем более что, как правильно отметил в нашей книге Франсуа Вентер, «исходящие из политики, мотивы законодателей практически никогда не бывают безупречными»[2], и по политическим мотивам как бы случайно тот или иной орган может скорректировать правовой принцип, отбросив от него самое для него неудобное.

И чтобы снизить степень непонимания, как и «якобы непонимания», конституционалистам, конечно, в сотрудничестве, и здесь я согласен с Гадисом Абдуллаевичем Гаджиевым, с юристами узких специальностей и специалистами других профессий, но именно конституционалистам следовало бы сформировать концепцию правовой реформы в стране. Конституционалистам, потому что право и Конституция, а иногда только Конституция вплетают в себя общечеловеческие идеи справедливости, равенства и некие моральные ценности. Если мы отойдем от этого и начнем делегировать право конституционного голоса техническим специалистам – это может приводить к достаточно серьезным последствиям.

Пример мы могли наблюдать в прошлом году, когда в газете "Телеграф" были опубликованы результаты исследования людей, которые называли себя почему-то специалистами по медицинской этике, но подошли при этом с технической точки зрения к праву на жизнь. Они оценили право на жизнь новорожденного ребенка таким же образом, как оценивается право на жизнь раннего эмбриона. То есть они призвали к тому, чтобы разрешить родителям убивать своих новорожденных детей. Это было связано с совершенно технической оценкой того, в каком состоянии находится их психика. Они исходили из того, что как новорожденный ребенок, так и эмбрион не являются сформировавшейся личностью, основывались на этом. Вот к этому может привести технический подход, не учитывающий общечеловеческие и моральные, конституционные ценности.

Эта идея формирования концепции правовой реформы конституционалистами могла бы стать «мостом» между «далекой» для многих Конституцией и реальным правотворчеством и правоприменением. Она же серьезно увеличила бы степень правовой определенности, которой в России так не хватает для планирования как деловых, так и просто жизненных горизонтов.

Без этой концепции, сформированной конституционалистами, Конституция страны для многих может так и остаться «декларацией на далекое светлое будущее».