Опубликована статья Председателя Исполнительного комитета Московского отделения АЮР Дмитрия Кравченко, которая призывает адвокатское сообщество обратить внимание на проблему психологических пыток

Статья посвящена проблеме психологических пыток, существующей как в России, так и в зарубежных странах. Дмитрий Валерьевич рассматривает ее в нескольких аспектах. В частности, он опровергает мнение о том, что применение пыток связано с нравственной дилеммой общества и основывается на выборе между гуманностью и безопасностью, приводит факторы распознания психологических пыток, их направленность, подчеркивает, что они оказывают на человека жесткое психическое воздействие, в том числе в совокупности. Отмечая, что проблемой психологической пытки в России занимаются явно недостаточно, он призывает адвокатское сообщество восполнить этот пробел.

По мере объективной гуманизации общества во всех странах мира все более укрепляется тезис о недопустимости применения пыток, в том числе в рамках процедур расследования. Поскольку физические пытки являются наиболее выраженными, отказ производится в первую очередь от них.

Вместе с тем одновременно со снижением числа случаев применения физических пыток возникает все больше вопросов с применением психологических. Как в России, так и в других странах, психологические пытки считаются чуть ли не нормой обращения с заключенными, в том числе содержащимися под стражей до суда. Крайне распространены они в «беловоротничковых» делах в отношении предпринимателей и чиновников.

Может ли быть оправдано применение пыток?

Прежде чем перейти непосредственно к теме психологической пытки, необходимо рассмотреть вопрос оправдания пыток в принципе. Неподготовленному наблюдателю может показаться, что применение пыток связано с нравственной дилеммой общества и основывается на выборе между гуманностью и безопасностью. Пытки нередко – особенно в сознании обывателей и политиков – позиционируются как неизбежное зло, позволяющее более эффективно обеспечивать общественный порядок, в частности, бороться с терроризмом, экстремизмом и другими видами опасных преступлений. В широком виде это проявляется в позиции, отраженной в высказывании Терезы Мэй несколько лет назад на одной из пресс-конференций о том, что если право мешает бороться с терроризмом, то нам не нужно такое право. Ну а в более конкретизированном плане такое видение действительности трансформируется в оправдание применения «в исключительных случаях» пыток и других бесчеловечных способов обращения с людьми.

При этом наблюдается интересная динамика. Общее развитие общества, в ходе которого постоянно повышается ценность человеческой жизни, влечет увеличение стремления к безопасности. Оно, в свою очередь, повышает общественный запрос на полное исключение открытых и пугающих форм преступлений, таких как терроризм. Правоохранительные органы в поисках ответа на этот запрос нередко обращаются к пыткам, считая их крайним, но иногда необходимым способом получения сведений и обеспечения общественной безопасности.

На самом деле суждения о том, что пытка аморальна, но эффективна, несостоятельны. Уже на уровне ООН (документ А/71/298) отмечено – она снижает качество получаемой информации, применение пыток и жестокого обращения давно уже ассоциируется с высокими рисками ложных признаний и ненадежных сведений, ведь подвергаемый пыткам человек для их хотя бы временного прекращения способен дать любые показания, включая весьма далекие от правдивых.

Таким образом, можно сказать, что неэффективность применения пыток в целом признана на международном уровне. Однако, к сожалению, данный факт часто игнорируется правоохранительными органами, в том числе самых что ни на есть демократических государств.

Факторы распознания психологической пытки

В связи со сказанным возникает вопрос о понятии пытки, о границе ее определения.

С физическими пытками в большинстве случаев все достаточно очевидно. Поэтому правоохранительные органы разных стран применяют их скрытно, используя различные способы для того, чтобы не оставлять следов. А вот ситуация с психологической пыткой значительно сложнее, особенно там, где ее по существу не исследуют.

Первое заблуждение, которое необходимо развеять: психологическая пытка – «легкая» форма пытки. Конечно же, это совершенно не так. Психологическая пытка – разновидность пытки, способная быть гораздо более жестокой, опасной для здоровья, для психики, для сознания, для личности человека, чем физическая. Например, психологической пыткой считается длительное лишение социальных контактов, в частности, продолжительное содержание в одиночной камере. И, думаю, для большинства заключенных такой вид обращения намного более жесток и разрушителен, чем некоторые виды физического воздействия со стороны администрации тюрьмы. Или, скажем, хорошо известно, что ожидание неизбежной боли (психологическая пытка) нередко переживается организмом хуже, чем сама эта боль (физическая пытка).

Отсюда первое, что нужно понимать в данной области, – это то, что психологическая пытка заслуживает не меньшего внимания, чем физическая.

Следующая проблема – граница психологической пытки. В соответствии с Конвенцией против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания (принята 10 декабря 1984 г.) «”пытка” означает любое действие, которым какому-либо лицу умышленно причиняется сильная боль или страдание, физическое или психологическое, чтобы получить от него или от третьего лица сведения или признания, наказать его за действие, которое совершило оно или третье лицо или в совершении которого оно подозревается, а также запугать или принудить его или третье лицо, или по любой причине, основанной на дискриминации любого характера, когда такая боль или страдание причиняются государственным должностным лицом или иным лицом, выступающим в официальном качестве, или по их подстрекательству, или с их ведома или молчаливого согласия».

Применительно к психологической пытке в этом определении много сложностей – и в части «достаточности» страдания, и в части, например, отграничения от законных методов допроса.

Распознание психологической пытки основывается на целом ряде факторов. Главные из них – три.

Во-первых, ее оценка индивидуальна: одни и те же действия могут быть пыткой для одного человека и не быть таковыми для другого.

Наиболее яркое проявление такого различия – психическое воздействие, основанное на нарушении индивидуальных или коллективных (религиозных, национальных и т. п.) табу.

Во-вторых, одни и те же действия могут быть пыткой и не пыткой в зависимости от их совокупности, обстановки или условий. В международных исследованиях, в том числе проведенных в рамках ООН, признается, что «пыточные обстоятельства» оказывают на человека жестокое психическое воздействие именно в совокупности.

В-третьих, выявление психологической пытки, за исключением наиболее жестоких и очевидных, в большинстве случаев требует участия специалистов-психологов. Опираясь на бытовые знания и жизненный опыт, нельзя достоверно определить «достаточность» степени жестокости и последствия для личности того или иного воздействия.

Направленность психологических пыток

В докладе спецдокладчика ООН по вопросам пыток и жестокого обращения к 75-й сессии Генеральной ассамблеи ООН, состоявшейся осенью 2020 г., выделяются несколько основных характеристик психологических пыток. Это пытки:

  • создающие угрозу безопасности, вызывающие страхи, тревоги, фобии и т. п. Например, запугивание повторением насилия, имитация казни, демонстрация намерения поместить человека в среду с пугающими животными, насекомыми, инфекционными заболеваниями и т. п.; 
  • направленные на разрушение самоопределения и на установление отношений доминирования и подчинения. Это, в частности, произвольность предоставления доступа к личным вещам, одежде, постельным принадлежностям, отоплению; создание непредсказуемой среды с нарушениями графика приема пищи, сна и т. п., а также допросов; навязывание нелогичных и абсурдных правил поведения, невозможного выбора; 
  • связанные с разрушением достоинства человека и его личности. Это постоянное аудиовизуальное наблюдение, содержание в клетке, систематические унижения, насмешки, оскорбления, публичное очернение, диффамация, нарушение культурных или сексуальных табу и др.;
  • препятствующие ориентации в окружающей среде, представляющие собой сенсорную манипуляцию (прекращение устного общения с жертвой, полная звукоизоляция помещения, использование капюшона, шор, масок либо, напротив, гиперстимуляция – громкий звук, яркий свет, неприятные запахи и другое воздействие ниже порога физической боли);
  • имеющие целью разрыв социальных и эмоциональных контактов и создание условий для изоляции, отчуждения, предательства. Сюда относятся: одиночное заключение, содержание под стражей без связи с внешним миром (с врачами, адвокатами, родственниками), преднамеренная языковая, культурная или религиозная изоляция внутри группы заключенных, поощрение травли и издевательств в отношении конкретного лица или группы лиц, эмоциональное манипулирование (провоцирование неправомерного поведения путем создания выбора виновен-виновен, принуждение жертвы к предательству или участию в жестоком обращении с другими заключенными и т. п.);
  • направленные против коллективного доверия, формирующие институциональный произвол и преследование. Это формы произвольного задержания, такие как насильственное исчезновение (без информирования кого-либо о задержании и при непризнании факта задержания), длительное задержание, жестокое и явно несоразмерное наказание;
  • создающие мучительные (пыточные) обстоятельства и способствующие накоплению стрессовых факторов. Например, совокупность регулярных оскорблений и унижений, постоянное запугивание, наблюдение, систематический отказ в правосудии, угрозы.

Психологическая пытка как совокупность способов воздействия

Надо понимать, что вышеприведенная классификация условна и не является исчерпывающей. Как правило, мы в адвокатской практике сталкиваемся с совокупностью тех или иных способов воздействия, направленных именно против разрушения личности, ее способности к сопротивлению произволу, ее самоидентификации и т. п.

Так, очевидно, что целью предварительного заключения под стражу по ненасильственным преступлениям в большинстве случаев является вовсе не «удобство» доступа к обвиняемому: как правило, следователи также испытывают в тюрьме трудности прохода, хотя и не в той степени, как адвокаты. И уж тем более не возможность скрыться, контролируемая специальными средствами. В абсолютном большинстве случаев цель состоит в другом: сломать волю человека, заставить его признаться и оговорить других. Ведь что мы часто видим в результате помещения в изолятор? Мы видим создание той самой совокупности пыточных условий.

В российской правоохранительной практике стало традицией пытаться не пустить адвоката к обвиняемому (подозреваемому) после задержания. Именно намерение сломить и подавить, а не бюрократическая глупость служит причиной многочисленных ограничений доступа адвокатов к подзащитным в СИЗО. И, конечно же, не из-за устаревания зданий тюрем во всем известных изоляторах создаются чрезвычайно затрудненные условия посещения обвиняемых.

Одновременно применяются и иные меры воздействия: регулярно проводимые необъяснимые обыски, частая смена камер, направление в спецблок за формальные и несущественные провинности. Помещение в социально неприемлемую среду (я сталкивался со случаем намеренного размещения обвиняемого в экономическом преступлении пожилого мусульманина вдвоем в одной камере с неоднократно судимым жестким националистом). Запрет переписки, свиданий и даже контролируемых телефонных переговоров с родственниками, лишение доступа к качественной медицинской помощи. И многое другое – каждый из адвокатов, специализирующихся на уголовных делах, прекрасно осведомлен об арсенале мер воздействия на заключенных. Эти меры разрушительны в первую очередь для «белых воротничков», социальное прошлое которых делает подобное обращение особенно шокирующим. И они являются тем самым созданием пыточных условий.

Элементы психологической пытки могут быть и на допросе: нередкие способы «работы» с допрашиваемыми – запугивание, угрозы, унижения, крики, обещание причинить ущерб близким и родственникам, обещания неправосудного и жестокого приговора и многое другое.

Случаи психологического давления могут наблюдаться и в суде. Недавно в одном громком деле мы столкнулись с такой довольно обыденной ситуацией. Судебное заседание, рассматривается вопрос о длительном сроке содержания под стражей для целого ряда обвиняемых. Один из них – на видео-конференц-связи. Но организована она таким образом, что из соседней камеры до обвиняемого доносятся звуки другого процесса в отношении другого обвиняемого. Они почти полностью перекрывают слышимость. Разобрать, что происходит в суде, практически невозможно. Судья задает обвиняемому вопрос: понятны ли ему доводы, приведенные одним из участников процесса, и согласен ли он с ними? Обвиняемый отвечает, что не слышит, о чем идет речь. «Но вы поддерживаете доводы?», – парирует судья и продолжает заседание.

Отстраняя обвиняемого от решения собственной судьбы, от доступа к судебному заседанию, суд, безусловно, допустил действия, представляющие собой элементы психологической пытки. Такие действия разрушают доверие обвиняемого к общественным институтам, формируют у него ощущение беспомощности и беззащитности, провоцируют состояния депрессии, опустошенности и т. п. И способов подобного фактического изолирования немало. Начиная с традиционного размещения подсудимого в глухом «аквариуме».

К более жестким средствам воздействия, находящимся порой на грани физической пытки, можно отнести, например, продолжение судебного разбирательства в условиях ухудшения состояния здоровья подсудимого. «Беловоротничковые» обвиняемые – частые обладатели гипертонической болезни, диабета и иных хронических заболеваний. Несвоевременное реагирование на плохое самочувствие человека лишает его возможности воспринимать происходящее. Тем не менее бывают случаи ограничения таких подсудимых в своевременном предоставлении медицинской помощи, в распорядке питания, режиме дня и т. п. В одном крупном региональном деле одному из обвиняемых при стабильном давлении 160/110, при 180/130 давали снижающий давление препарат и продолжали заседание. Конечно, это психофизическая пытка.

Или еще один пример из того же дела. При наличии в материалах более 100 томов, установленном порядке заседания и последовательности представления прокурором доказательств суд неожиданно решает изменить этот порядок. Подсудимый просит предоставить ему возможность взять из камеры тома, необходимые именно для рассматриваемого эпизода, – не носить же ему все 100 томов в каждое заседание. Суд отказывает. Адвокат обращается с просьбой разрешить передать подсудимому материалы в электронной форме – суд также отказывает и продолжает заседание.

Приведенные случаи, к сожалению, достаточно распространены, что может привести к мысли, что они не являются чем-то из ряда вон выходящим, а уж тем более свидетельствующими о пытках. Соглашусь, что каждую конкретную ситуацию надо рассматривать в целом с привлечением специалиста, что необходимо оценивать всю совокупность обстоятельств. Возможно, иногда подобные действия «не дотягивают» до понятия пытки. Но то, что российская правоприменительная практика допускает и нередко сознательно формирует психологические пытки – очевидный факт.

Во многом этому способствует изначальный неправильный перевод понятия психологической пытки в документах ООН на официальный язык ООН – русский – как «нравственной» пытки. Об этой проблеме уже подробно писали российские адвокаты: П. Д. Баренбойм, С. И. Володина и другие. Данный некорректный перевод еще советских времен повлек аналогичные ошибки и в других постсоветских странах, переводивших свои варианты юридических документов с русского языка. К сожалению, начатая нами в сентябре этого года переписка с ООН на этот счет пока привела к уходу ее руководителей от проблемы с элементами подмены понятий.

В этих условиях представляется, что адвокатское сообщество должно обратить на проблему психологической пытки самое пристальное внимание, знать и применять правильное толкование профильных международных документов, в практической деятельности стремиться к исключению психологических пыток.

 

Кравченко Дмитрий Валерьевич 

Председатель Исполнительного комитета МО АЮР, адвокат Адвокатской конторы № 31 «Аснис и партнеры» Московской городской коллегии адвокатов, кандидат юридических наук.

 

Подробнее: https://www.advokatymoscow.ru/press/news/8879/